О поездке в Россию в подробностях. Часть 5

Единственное, что меня не удержало там – это все же ощущение неуютности. Все же был не костер, а сцена. С одной стороны рядком сидели барды, а с другой простые смертные. По мне, так это просто неграмотное размещение гостей костра, просто по недосмотру. Хотя нельзя сказать, что публики было мало или что ей там было плохо. Это я по себе сужу. Немного повнимав речам авторитетов, я не выдержала и повернула в сторону штаба. Пройдя буквально десять метров, меня остановил тихий приятный голос, доносящийся откуда-то со стороны, поющий папины песни. Я свернула. Костерок был, я бы сказала, минимальным. Т.е. в наличии он был, но согреться, казалось, было невозможно. Вокруг человека четыре. Пел Илюша Колкер. При чем я давно не слышала простого человеческого исполнения. Я его называю «настоящим». Тут конечно можно было бы развести дискуссию на эту тему, но, зная, что мнение каждого человека является единственно верным, является истиной и заслуживает уважения, прошу не оспаривать мое личное мнение, ибо это глупо. Трудно сказать, что Илюша как-то особенно или мастерски играл и пел. Но то, что исходило от него, можно было с уверенностью назвать Песней во всех смыслах этого слова. В песне было всё. Папины интонации, «пересказанные» Илюшей, обретали совсем новую, достаточно четкую и яркую окраску. Такого исполнения я еще не слышала. Это был самый настоящий «разговор за жизнь». Потом подошли еще несколько человек. Среди нас оказалась Женька. Она попросила спеть Илюшу его колыбельную. Оказалось, что папе нравилась эта колыбельная. Я не знала, что Илюша пишет. Песня до сих пор крутится в моей голове, и я очень хочу услышать ее еще раз и выучить. Я не слышала других Илюшиных песен, но мне кажется, это как раз тот самый случай, когда у человека появляется одна- три песни, которые выстреливают на фоне всех остальных. Но опять же, я просто больше ничего авторского не слышала. Нам предложили чаю из черной смородины, и мы достаточно быстро согрелись и почувствовали себя Дома. Илюша пел, даже как-то совсем по-своему: иногда затягивая паузы, иногда не делая их совсем. Что меня больше всего поразило, так это то, что его исполнение ни капельки не раздражало. Все эти паузы, которые заложены у меня уже просто в подкорке, не сказать, чтоб нарушались, скорее отображали Илюшино понимание этих песен. И мне это тоже было понятно! Тут нельзя сослаться на незнание стиха или музыки, ведь оригинальные записи были доступны достаточно широкому кругу людей. Все это было очень интересным. И, что наверное удивит людей, сидевших когда-нибудь в жюри, по моему мнению именно такие исполнители в наших рядах должны цениться на вес золота. Ведь именно они – настоящие, скромные, своеобразные, «домашние», — придают жанру ту красоту, которая частенько теряется за отточенной техникой, практически слепым копированием и поставленными голосами. Только от таких исполнителей можно получить новую информацию о песне и, что не менее ценно, об исполнителе (при том условии, что мы продолжаем оставаться верными правилу сохранения уникальности «посторонней» человеческой души).

Следующее, что мне, так сказать, запало в душу, — это прослушивание. Эта тема достаточно у многих является больной, но у меня она вызвала новые ощущения впервые. Начиная с 1996 года я регулярно посещала мастеров «Второго канала» и слушала их мнения и замечания в адрес сначала моих стихов, а затем уже и песен. Самыми понимающими людьми оказывались всегда два человека – это Гоша Курячий и Коля Сбытов. Они всегда четко понимали, о чем и как, и где, въезжали в песню на полном ходу и находили те провалы, которые я действительно не замечала, тыкали меня в них носом и, что еще хорошо, отмечали в тех или иных песнях мой творческий рост, либо деградацию. С ними всегда было легко работать и, что самое замечательное, я могла четко для себя определить характер «ошибки» и в дальнейшем попытаться её не делать. Я даже уже привыкла к тому, что каждый год (начиная с того далекого 96го) меня выставляли на концерт «находки дня» и что я регулярно маячила в поле зрения. Через некоторое время я решила сделать перерыв и не идти в прослушивание, так сказать выдержать время, написать что-нибудь сильное и снова придти и услышать замечания более высокого уровня. Здесь я имею ввиду вот что: например, приходит девочка на прослушивание, что-то поет и ей после этого говорят: «Девочка, не пиши лучше больше, побереги наши уши! У тебя рифмы не те и музыка не та!». Девочка уходит, а через год приходит с другими рифмами и другой музыкой, и тогда ей говорят: «Девочка, пиши, только помни, что из всей песни тебе удались только эти две строчки!». Через год она приходит и у нее уже новый куплет, а потом и музыка интересная. Мне не говорили «не пиши», но рост был примерно такой же: по шажочкам, по кусочкам. Каждый раз на новом уровне, и песни, и замечания были нового качества.

Вот я так и думала, мол, приду, услышу что-нибудь новенькое. Но в этот раз я сделала две большие ошибки. Во-первых, я пришла в совсем другую мастерскую, где меня немного знали, но, боюсь, совсем не понимали. И опять же поправлюсь. Эти выводы я сделала не потому что мне сказали что-то, что мне не понравилось, а потому что я не увидела практически ни в чьих глазах из членов жюри отображения своих песен. Хотя, как мне кажется, «судьи» все же должны быть немного умнее автора (или исполнителя). Второй моей ошибкой было то, что я спела им «не ту» песню. А именно своё посвящение папе, которое он так и не услышал. Здесь моя ошибка была конкретно в том, что песня эта достаточно личного характера и мелькающие в ней с виду романтичные вагончик, море и книги, являются совсем даже не образами, а вагончик совсем не железнодорожный. Строчка была такой «И пахнет морем и книгами, домишки уткнулись в леса». Это всё голые факты. Вагончик строительный и мы в нем жили, и достаточно у многих людей связаны с ним какие-то воспоминания. Море – Черное, на берегу которого располагался поселок, в котором мы жили. Книги – огромные стеллажи с книгами в два-три ряда. В доме действительно пахло книгами. Домишки уткнувшиеся в леса – поселок с райончиком «СтАрик», в котором мы жили и который состоял как раз из домишек. Даже у папы есть в песне такая строчка «А эти домишки когда-то росли на горе». Леса – ущелье Кавказских гор, в котором располагался наш поселок, некогда называвшийся «Казачья щель». Дальше идет канатоходец. Его роль в песне исполнял папа, который был все время «на грани» и, как известно, находясь на высоте, нельзя смотреть вниз, потому что станет страшно и желание идти дальше отпадет. В песне я просила папу не смотреть вниз, а так же говорила о том, что «все мы под Богом ходим» и я в том числе. И что этот взгляд вниз является жизненно опасным. Это пелось в строках «И ты не смотри вниз пожалуйста, я буду на том же пути. И стану бороться безжалостно с тем, кто попытался сойти». Жюри так и не поняло, с кем, почему и зачем я собираюсь безжалостно бороться. Дальше было то, что не менее поразило жюри «Идем по канату подбитые пулей чужого врага». По словам жюри, подбитые идти не могут, да и образ канатоходца достаточно банальный и забитый (им виднее, они много песен с канатоходцами слышали, в отличие от меня). Правда, из исторических фактов известно всем, что и самолеты подбитые все же летали, и не все мгновенно падали. И последнее – «чужой враг». Не бывает чужого врага, говорит мне жюри. А я понимаю, что бывает. Что бывает «враг», который целился не в тебя, но попал. Бывает и друг, который не хотел, а так получилось. Что всё бывает. И судьба бывает. Думаю, что судьбу-то, которую не выбирают, как раз они и имели в виду. И, кажется, желания что-либо понять тоже было не много. Не покатило и всё. Нельзя мне было петь эту песню уже хотя бы потому, что не все в курсе о вагончике и о папиной болезни. Наверное, жюри пыталось рассмотреть эту песню с точки зрения зала, который не в курсе об этих мелочах. Тогда они во многом правы. Но все же, нежелание подумать и додумать совсем немного о канатоходце хотя бы, меня просто вывело из себя. Если я правильно поняла из слов жюри, мне нельзя накладывать образ на образ, а нужно писать так, чтобы всем всё было четко понятно и не возникало двух и трех смыслов одновременно. Как в попсе, — думаю я себе. Сиди себе зритель, хавай и расслабляйся, а я тебя тут развлеку. Хотя тот же Окуджава некогда говорил, что авторская песня – это «Думающая песня для думающих людей». О чем же тогда людям думать, если им все на блюдечке подают? О борще дома или о цене билета на концерт?

Вполне возможно, я не правильно поняла то, что мне хотели сказать избранные критики и совсем не это они имели ввиду. Тогда, господа жюри, будьте добры, преподносите все своим подопечным на том самом блюдечке с той же самой каемочкой, чтобы нам не приходилось что-то себе додумывать или предполагать. Так же вспомню случай, о котором рассказывал папа, когда его поймало КГБ и уличило в том, что он пишет песни с подтекстом – двусмысленные. И тогда папа решил писать трехсмысленные песни. Меня всегда поражали фразы, вызывавшие в моём мозгу сразу несколько ассоциаций. Я понимала, что все три подтекста вполне укладываются в контекст песни и так же понимала, что автор этой фразы совсем не дурак. Соответственно, стремилась к этому уровню.

Так же приведу в пример один мастер-класс, который когда-то проводил папа для «Детской республики», разбирая «Песенку за рупь двадцать». Длилось занятие часа полтора, если не больше. В этой лекции папа рассказывал и показывал на каждом слове этой песни многочисленные смыслы и трактовки, которые были в нее вложены. Есть такое предположение, что люди, слушавшие её в первый раз, уж точно не могли себе представить всей красоты и всего заложенного в песню смысла за время, которое песня звучала. Однозначно, многих она цепляла и люди потом переслушивали её по многу раз, чтобы разобраться до конца и понять все заложенные стороны.

И последнее, о чем я так же усиленно думаю, вспоминая наш разговор с жюри. Папа ведь собирал в жюри, если я правильно понимаю, в некотором смысле своих единомышленников… На этом моменте я начинаю понимать, что «Второй канал» как серьезное явление в среде слетов и фестивалей авторской песни начинает вымирать, причем самое страшное, что вымирать изнутри, из своих источников. Наверняка, был бы папа жив, он бы мне объяснил, что тут к чему, но без него я, увы, не могу разобраться в происходящем и по достоинству оценить пользу конкретного жюри на «Втором канале».

Как сказал бы А. Костромин «Возможна и такая точка зрения».

Немного дополню для тех, кому интересно, чем все закончилось. Меня не просили спеть третьей песни, и я не попала на «находки дня». А так же я выслушивала все доводы и не спорила ни с кем, ибо понимала, что слушают меня люди с гораздо более живым умом и бОльшим жизненным опытом, а так же вспоминала, что идеальная песня – это та песня, которая не требует дополнительных объяснений.

По второй песне ничего сказать не могу, ибо приятного тоже достаточно мало.

В общем, не склалось, как говорится.

На этой почве мне нечего сказать так же и про лауреатов, что этого года, что прошлого; исключая разве что Алину Кудряшеву, которую до сих пор интересно слушать и читать.

На этом я закончу свой рассказ о впечатлениях о жюри и вернусь к продолжению истории уже в следующем посте.